На Шпицбергене суровые условия жизни и странные законы. Тем не менее находится немало желающих поехать туда, чтобы остаться
Самолет заходит на посадку в аэропорту Шпицбергена. Обладатели профессиональных фотоаппаратов, которых в самолете не меньше половины, целятся объективами в иллюминаторы. Но небо затянуто облаками. Только незадолго до касания с землей из-под облаков появляются очертания невысоких черных гор с заснеженными вершинами.
Обычно прямо перед посадкой самолета, особенно где-нибудь в Европе, на земле становятся различимы дороги, игрушечные домики и машинки, иногда фигурки людей. Я вглядываюсь в стремительно приближающийся пейзаж. Ничего. Внезапно прямо под нами вырастают строения аэропорта. Выходим на трап. Холодно. Ветер.
В здании аэропорта множество людей в красных, желтых, зеленых, синих куртках-виндстопперах суетятся, разыскивая свой багаж. Жарко. Посреди зала возвышается огромного роста широкоплечий светловолосый норвежец в толстом свитере и высоких сапогах. «Стейнар, - представляется он и гордо показывает табличку с названием нашего отеля: две серые, выцветшие доски, в углу бантик из полоски тюленьего меха. - Сам делал. Это drift wood, сплавное дерево. К нам его много приносит из России. Мы им гостиницы отделываем, например».
Выходим на холодный воздух. Вдали чернеют горы без каких-либо признаков человеческой жизни. Да и, казалось бы, откуда ей тут быть. На 78-й широте, где плюс десять, это лето, а треть года солнечный свет нельзя увидеть даже в безоблачную погоду, потому что солнце не встает из-за горизонта.
Дорога от аэропорта до главного здесь норвежского поселения Лонгйира занимает минут пятнадцать. Едем на старом минивэне, навстречу попадаются несколько таких же, все с надписью Taxi. Дорога битумная, то и дело слышен стук камней о днище. Движение не слишком оживленное, машины в основном 15-, 20-летней давности. Слева бухта с десятком яхт и лодок, затем начинаются одно-, двухэтажные портовые ангары. Все это напоминает скорее унылую стройку, чем городское поселение. По правой стороне дороги тянется крутой склон. В июле на нем снега нет. По кромке горы торчат деревянные опоры. На тросе, протянутом между ними, висят металлические короба.
В них из шахты спускают уголь на местную электростанцию, - поясняет наш сопровождающий. - Кстати, тут самая северная да и вообще единственная в Норвегии угольная электростанция. Далее следует перечисление других «самых северных» объектов: университет - на Шпицбергене работает отделение университета Тромсё, больница, музей - его мы проезжаем тут же - темно-коричневое невысокое с двумя корпусами-клешнями здание напоминает гигантского лангустина. Впереди становятся видны красные, желтые, зеленые, оранжевые двух-и трехэтажные домики по 5–7 в ряд. На лужайках, покрытых редкой травой, стоят снегоходы. Много. Словно машины в московских дворах. В Лонгйире больше 2000 жителей, включая детей. И больше двух тысяч снегоходов.
Видите черные дома там, на возвышении слева? - Стейнар тянет вперед гигантскую руку, закрывая водителю обзор. - Это наш Беверли-Хиллз. Нет, знаменитости там не живут. У нас вообще знаменитости не живут. Они к нам только приезжают. Посмотреть, как мы тут живем. Район просто на холме. Вот и прозвали.
Домики на холме мало отличаются от остальных. Такие же двухэтажные, деревянные, на сваях. Только выкрашены в черный цвет. Но с яркими красными, желтыми и зелеными балконами.
Машина поворачивает направо и уходит от залива вверх по ущелью, словно выскобленному гигантской ложкой для мороженного, - окружающие горы образуют своеобразную котловину, круто вздымаясь вверх по бокам. Мы оказываемся на широкой и немноголюдной улице. С одной стороны мелькают вывески известных брендов на небольших деревянных домиках - магазинах. С другой стороны домов нет, по поверхности на высоте около метра над землей поддерживаемые сваями тянутся толстые трубы. Это коммуникации, их нельзя убирать в землю. Здесь вечная мерзлота и земля все выталкивает.
Видок, конечно, не очень, - Стейнар критически поглядывает на трубы, затем поворачивается к нам. Но так земля решила. Здесь вообще все земля решает. А нам главное ей не мешать. Кстати, вы знаете, у нас тут нельзя умирать. Закон такой. Заболел - езжай на континент. Потому что нельзя хоронить. Тоже земля решила: мертвые ей не нужны. Выталкивает.
Машина останавливается перед двухэтажным деревянным строением с двускатной крышей. Наружные стены обиты рубероидом, закрепленным серыми досками. Drift wood, догадываюсь я. На фасаде надпись: Basecamp hotel. Входим внутрь. Жарко. Вдоль стен деревянные лавки, шкуры. Справа и слева от входа тянутся полки с обувью.
На Шпицбергене принято разуваться в помещении, - Стейнар, стягивает огромные сапоги. - И в гостиницах, и в домах, и в ресторанах - везде. - Это старая традиция, - включается в разговор высокая норвежка средних лет с коротким ежиком светлых волос, стоящая у стойки ресепшена. - У первых поселенцев, у шахтеров была очень грязная обувь... Меня зовут Мона. Я работаю в музее истории Свальбарда.
Пьем кофе. Его предлагают в лобби каждого отеля. Удивляюсь, почему так жарко везде в помещениях.
Дома должно быть комфортно. Потому что на улице холодно, - поясняет Мона. - Мы, кстати, мерзнем, когда едем в Европу. Они там не топят в отелях. А мы так не привыкли.
Выхожу из гостиницы. Справа и слева широкие улицы. По одной изредка проезжают машины. Вторая пешеходная - центр. Напротив бар. На террасе сидят люди. В основном молодежь. Ну что, вполне себе город. Разве что мрачноваты горы вокруг да небо низковато. Но жить можно.
Кто открыл архипелаг
Ученые сходятся во мнении, что жители российского севера поморы оказались в этих землях не позднее или не намного позднее голландцев. Но есть мнение, что поморы бывали здесь и значительно раньше: называют даже XII век. Спорным остается вопрос, когда на Шпицбергене появились первые зимовки поморов. Исследования показали, что древнейшие рыбацкие и охотничьи постройки поморов на острове датируются серединой XVI века. Противники этой версии указывают на возможность использования сплавника при строительстве, что делает дендрохронологическую датировку (определение возраста построек по древесине) ошибочной. Достоверно установлено, что к началу XVIII века архипелаг и прибрежные воды стали местом активного поморского промысла и были хорошо исследованы.
В 1760 году вышла на немецком и затем переведена на многие языки, в том числе русский, книга Петра Людовика Ле Руа «Приключения четырех российских матросов, к острову Шпицбергену бурею принесенных, где они шесть лет и три месяца прожили».
Вот что в ней, в частности, сообщалось: «В 1743 г вознамерился некто именем Еремий Окладников, житель города Мезени, что в Югории, которая составляет часть Архангелогородской губернии, снарядить судно и отправить на нем четырнадцать человек к острову Шпицбергену для ловли китов или моржей, коими россияне отправляют сильную торговлю. Целые восемь дней имели сии люди способный ветр, но в девятый день он переменился. Вместо того чтобы им достичь западной стороны Шпицбергена, куда ежегодно ездят голландцы и другие народы ловить китов, прибиты они были к восточной стороне сих островов, а именно к Ост-Шпицбергену, который у русских известен под именем Малого Бруна, а собственно остров Шпицберген называется Большим Бруном».
Если вы упадете за борт, ничего не предпринимайте, - Стейнар делает паузу и значительно оглядывает слушателей. - Я вас вытащу. Впрочем, этого никогда не происходило.
Не происходило в смысле никого не вытаскивали? - уточняю я.
Норвежцы смеются, Стейнар про должает инструкцию по технике безопасности. Я сижу в лодке в порту. Предстоит 100-километровый переход по заливу Исфьорд на мыс, где компания Basecamp Spitsbergen превратила в гостиницу старую метеостанцию на маяке. Оттуда ближе до ледников и прочих природных красот. А для норвежцев это лишний повод показать, что у них тут целая туристическая индустрия, которая приносит ощутимо больший доход, чем постепенно угасающая угледобыча.
Лодка, как сообщает Стейнар, очень устойчивая и безопасная. Такие используют армия и спасательные службы. Пассажиры в ней располагаются в два ряда верхом на сиденьях, держась за ручку в спинке впереди.
Рядом с нами на воде покачивается еще штук пять таких с логотипами местных туристических компаний. Почти в каждом используется слово Svalbard. Так норвежцы называют архипелаг, в состав которого входит несколько крупных и множество мелких островов. Шпицбергеном при этом они именуют самый большой остров, на котором мы и находимся. В русской традиции Шпицбергеном называется архипелаг, а для обозначения острова добавляют слово «Западный».
Когда на норвежском телевидении показывают прогноз погоды, Свальбард на карте Норвегии отсутствует. Виден только самый южный остров архипелага - крошечный Бьёмёйа (остров Медвежий), от которого до Лонгйира, стоящего в глубокой бухте на острове Шпицберген, еще больше 300 километров строго на север.
Я совсем не люблю лодки, но сейчас даже я согласна отплыть. Очень жарко: помимо зимней одежды на мне огромный ярко-рыжий комбинезон с гигантскими сапогами. По действующим на Шпицбергене правилам передвигаться по воде можно только в таких водонепроницаемых и непотопляемых костюмах, снабженных сигнальными маячками. А у руководителя группы должен быть спутниковый телефон - сотовая связь вне населенных пунктов не работает, а радиосвязь может подвести из-за гористого ландшафта.
Отплытие затягивается. Курс техники безопасности не окончен. Тут к формальностям относятся очень серьезно. Я подписала бумагу, что ознакомлена с правилами поведения на борту, а также не беременна и не имею проблем со спиной.
Беременность на Шпицбергене - особая тема. Рождаться тут, как и умирать, нельзя. При приближении срока родов женщины обязаны улетать на континент. Получается, это место для самой жизни, а не для ее начала и конца.
Лодка выходит из бухты и набирает скорость, подскакивая на невысоких волнах и приземляясь с гулким стуком. Океан, темный, мрачный, буровато-серый, неспокоен. Небольшие стайки птиц, тупики, чайки, при нашем приближении разлетаются в разные стороны, некоторые резко ныряют головой вниз и выныривают в пене за лодкой. Ветер дует все сильнее. Я выше затягиваю молнию на комбинезоне. Из узкой щели между капюшоном и воротником торчат только нос и глаза. Идем по заливу Исфьорд в направлении открытого океана. По сторонам из воды поднимаются крутые черные скалы. Снег покрывает их вершины и спускается белыми прожилками к воде.
Эти мрачные скалы выросли в 1596-м перед моряками голландского судна, шедшего из Амстердама на север в поисках прохода в Китай. Штурманом на судне был Виллем Баренц. Он записал обнаруженные земли в дневник под названием Шпицберген (нид. - «острые скалы»). Но Баренц не был первооткрывателем архипелага. О существовании суши и богатых промысловых возможностях здешних вод к тому моменту уже знали русские поморы (см. стр. 193).
Лодка поворачивает налево к скале. Мотор выключается, и вместо ожидаемой тишины воздух наполняет птичий гвалт. Верх горы покрыт сочной травой, нижняя похожа на слоистый пирог - породы всех оттенков бежевого, чередуясь, уходят под воду. На уступах над водой всюду птичьи головы - серые, белые, черные, с острыми и тупыми клювами разной формы. Птицы по одной или стаями взлетают и приземляются.
Птичья скала, - поясняет еще один наш сопровождающий Стейн-Тёре. Среднего роста, широкоплечий, загорелый и с белозубой улыбкой, он менее всего похож на жителя этих северных земель, но более других имеет к ним отношение. В его роду, как мне уже рассказали по секрету, есть саамы - представители коренной народности Севера. Саамский вопрос - больная для Норвегии тема. И лишний раз ее не стремятся затрагивать.
Здесь проживает до двадцати тысяч птиц, разные виды, селятся повсюду. И повсюду удобряют гору, потому она такая живая, - Стейн-Тёре обводит рукой изумрудные склоны, а я замечаю у него на поясе справа под поднявшейся полой куртки пистолет. - За пределами Лонгйира безоружным нельзя - белые медведи совсем рядом, - перехватывает он мой взгляд. За Птичьей скалой на берегу среди крутых скал виден пологий холм, поросший редкой травой. На холме несколько строений: сваи, два этажа, покатая крыша, чердачные окна. Неужели тут кто-то живет. Подходим ближе, снова глушим мотор.
Это Грумант. Первое российское шахтерское поселение на Шпицбергене. - Стейн-Тёре показывает на скале черную прожилку почти параллельную воде. - Это уголь. А вон там правее будто небольшие пещеры в склоне - вентиляционные отверстия шахт. Из долины были входы в штольни. Горы тут все изрытые изнутри.
Место действительно выглядит пригодным для жизни на фоне мрачных крутых скал вокруг. Зеленый склон, на котором стоят дома, полого спускается к воде, так что легко можно высадиться на берег. Подходим ближе. Краска на стенах домов пооблупилась, некоторые окна заколочены, другие зияют выбитыми стеклами. Деревянные мостки у воды разрушены, на берегу валяются какие-то ржавые конструкции. Люди ушли отсюда в 1961-м. Жизнь в Груманте будто замерла.
Вдоль берега тянется узкоколейка, по которой доставляли добытый уголь в бухту Колсбей, в девяти километрах отсюда. Так и кажется, что в любой момент может появиться вагонетка, если бы не частично обрушившиеся на пути деревянные навесы, раньше защищавшие дорогу от снежных заносов. Входим в бухту Колсбей. Несколько строений ветхих. Остатки причала. На берегу чернеет большое пятно - сюда сгружали доставленный в бухту уголь и угольная пыль так и лежит на поверхности. Земля не хочет забирать то, что однажды люди у нее отняли.
Российское присутствие на Шпицбергене регулируется Свальбардским (Шпицбергенским) договором от 9 февраля 1920 года. По нему архипелаг, до того момента ничья земля, no man’s land, как любят повторять норвежцы, был признан территорией Норвегии, но с некоторыми оговорками. Он объявлялся демилитаризованной зоной. Сегодня около 50 государств, поставившие подписи под соглашением, имеют право в любой момент начинать здесь коммерческую деятельность (в первую очередь добыча угля) и научные исследования. Но основными игроками в политику здесь остаются русские и норвежцы. Из прочих европейцев разве что поляки развернули научную станцию.
 |
Жертвы норвегизации
В настоящее время в мире, по данным переписей населения, проживает около 60 тысяч саамов. Большинство - на территории севера современной Норвегии. Также представители этой народности есть в Финляндии, Швеции, России. Саамские языки входят в финно-волжскую группу финноугорской ветви уральской языковой семьи. Саамский национальный вопрос в Норвегии был одним из самых острых с середины XIX века в связи с политикой норвегизации, налагавшей запрет на использование родного языка и на обучение на нем в норвежских школах. Некоторые исследователи, характеризуя политику в отношении коренного населения на норвежском севере в тот период, используют термин «геноцид». Только с 1960-х в норвежские школы вернулось преподавание саамских языков. С 1989 года действует Саамский парламент - орган культурного самоуправления коренных народов норвежского севера.
Мы плывем без остановки уже два часа. Залив стал шире - горы по сторонам словно отодвинулись. Облака опустились ниже, справа и слева видны только подножия скал у воды. Ветер усилился, и лодка, которую Стейнар направляет поперек волн, то падает носом вниз, то взмывает, зачерпнув темной соленой жидкости и обдав ею фигуры в оранжевых комбинезонах. Холодно. Ветер проникает во все щелочки одежды и выдувает остатки тепла. Закрываю глаза и представляю, как 300 лет назад поморы бороздили эти просторы безо всяких непродуваемых костюмов и перчаток-виндстопперов. От этой мысли становится еще холоднее. Оборачиваюсь. Наши сопровождающие, Мона, Стейнар и Стейн-Тёре, сидят на корме лодки. Комбинезоны расстегнуты, на шеях тонкие платки. «Уверенность и безопасность», - вспоминаю я.
Внезапно несколько лучей солнца раздвигают низкие облака. Вдали слева видна отступающая от черных скал полоска суши. На ней деревянные дома и маяк. Лодка сворачивает к скальному уступу, закрывающему от волн деревянный причал в небольшой бухте. С причала машет рукой девушка в огромных сапогах и ярко-синей куртке. Рядом виляет хвостом собака. Обычная картинка деревенской жизни, если не помнить, что все это происходит на 78-й широте, а девушка и собака живут на мысу, торчащему в Северный Ледовитый океан. И ни одной живой души на 100 километров вокруг.
Швартуемся. Собака хватает конец каната, которым Стейн-Тёре уже привязал лодку, и начинает его радостно теребить.
Нельзя, - не слишком строго говорит ей девушка и оборачивается к нам. - Меня зовут Лена.
Пока мы медленно вылезаем из лодки в неповоротливых, но уже оцененных по достоинству комбинезонах, Лена исчезает в одном из двухэтажных домов. Входим следом. Вешалки для одежды, на них, словно человеческие фигуры, выстроились, упираясь сапогами в пол, такие же, как у нас, оранжевые комбинезоны. Полки для обуви: дальше босиком по коридору. Сплавник, мебель ИКЕА. Жарко. Телефон обнаруживает Wi-Fi, хотя телефонной связи нет. До материка 700 километров, до Северного полюса чуть больше 1000. До ледяной воды и пронизывающего ветра - одна минута и две двери.
Как вам номера? Жить можно? - Мона с еще мокрыми после душа волосами появляется в дверном проеме.
Только так и можно, вдруг ловлю я себя на мысли.
В каждом номере лежит рекламный проспект с ценами, услугами и фотографиями. На последней странице - информация о сотрудниках. Читаю, что пара управляющих - Лена (та, что встречала нас на пристани) и Фредрик - на Свальбарде живут три года. Она из северо-норвежского Вестеролена, он из шведского Эстерсунда. «Конечно, жизнь здесь очень отличается от жизни на континенте. Но нам нравится и мы не планируем уезжать в ближайшее время, - цитирует их брошюра. - Мы любим жизнь на природе и ценим все то, что природа столь щедро дает нам здесь».
Выглядываю в окно. На мысу, на котором стоит гостиница, сейчас, в середине июля, из растительности только редкие кустики желто-зеленой травы среди некрупной серо-бежевой гальки. Кое-где крошечные сиреневые цветочки. Перед окном неспешно прохаживается стая каких-то водоплавающих птиц. За ними лениво наблюдают из будок собаки. Их тут пять или шесть. Брошюра отеля сообщает, что это ездовые собаки управляющих, и даже перечисляет их клички. Вдруг собаки поднимают головы и замирают, глядя в одном направлении. К гостинице неспешно, останавливаясь каждые три шага, чтобы пощипать скудную растительность, приближается северный олень. Серый, с плотной и широкой, словно носок валенка, мордой, с огромными ветвистыми рогами. Олень подходит к дому. Собаки молчат. Он так близко, что я вижу бархатные ворсинки на его рогах. Бросаюсь к выходу, нащупывая в кармане фотоаппарат. Натягиваю ботинки. Когда уже касаюсь ручки двери, за моей спиной вырастает Стейн-Тёре.
Без сопровождающего на улицу нельзя, - строго повторяет он заклинание, трижды произнесенное на пирсе у лодки, и наклоняется завязать шнурки. Замечаю у него за спиной ружье.
Два дня назад там, где сейчас олень, был медведь, - продолжает он. - Правда, тогда из дома никто любопытный к нему не вышел.
Обходим гостиницу. Хаски со светло-голубыми, холодными, как местное небо, глазами тянут к нам головы в ожидании ласки. Замечаю одну, что косит на меня непривычно карим. Иду к ней. Поворачивает морду: другой глаз голубой, как у всех. Олень за домом спокойно пощипывает траву. Крадусь к нему. Он делает шаг в мою сторону. Достаю фотоаппарат, ожидая, что сейчас он бросится удирать. Но олень, наклонив ветвистые рога, медленно, не переставая жевать, движется ко мне.
Он не боится тебя, - Стейн-Тёре поправляет винтовку на плече. - Он тут главный. Лучше пойдем. В гостиной человек пятнадцать. Из кухни появляется хрупкая блондинка в большом белом фартуке и сообщает, что на ужин у нас овощной суп-пюре, стейк и шоколадный десерт. Шеф-повар Гунн-Беате на Свальбарде недавно. Работала в баре в Лонгйире, получила приглашение сюда. И, конечно, сразу приняла его, потому что любит жизнь на природе.
У тех, кто раньше приезжал на Шпицберген, был девиз: «Обогнать всех, заработать все, уехать навсегда», - Стейн-Тёре сидит на широком подоконнике гостиной на предусмотрительно положенной там подушечке для желающих полюбоваться пейзажем. - Сейчас совсем не так. Уж точно едут не за деньгами. Зарплаты здесь не намного выше, чем на континенте.
И необходимо любить жизнь на природе? - вспоминаю я бесконечный припев из гостиничной брошюры.
Здесь природа все решает. Ну и что-то позволяет нам. Жить так можно, только если ты все это любишь.
Давно здесь?
Живу уже шесть лет. Жить - значит оставаться на зиму. Есть те, кто уезжает с приходом полярной ночи. А живут в среднем по два-три года. Правда, сейчас уже года на четыре многие остаются. Вообще же я еще в девяностых несколько лет здесь работал.
Но уехали?
Влюбился, женился. Жене предложили работу в Финмарке (север Норвегии. - А.Ч.). Года два там пожили и поняли, что все время говорим о Шпицбергене, вспоминаем. Тянуло сюда, в общем. И вернулись.
Чего не хватало на континенте?
Стейн-Тёре задумчиво достает из кармана круглую металлическую коробочку, извлекает из нее что-то вроде леденца и кладет под верхнюю губу. Это снус, сосательный состав из табака с ароматическими добавками. Многие в Лонгйире предпочитают его курению, хотя он гораздо крепче сигарет.
Да вот не знаю. Как будто не жил. Искусственное все какое-то.
А здесь теперь надолго?
Вот квартиру в Лонгйире купили. Тут детям хорошо, у меня их двое. И я совершенно уверен, что с ними ничего не случится.
А как тут с преступностью? Я задаю вопрос, хотя ответ очевиден. Живущие здесь биологи, геологи, метеорологи понимали, куда и зачем направляются. Ехали по собственному желанию, подписав контракт.
Семьдесят-восемьдесят преступлений в год. Не верить Стейн-Тёре у меня нет причин. До недавнего времени он занимал пост советника по туризму губернатора Шпицбергена. Так что информацией он владеет.
Какого рода преступления?
Ну как, - прячет он улыбку. - Выпил турист в баре, взял с крючка куртку и пошел домой. Утром проснулся, смотрит: не его куртка. А в полиции уже лежит заявление владельца. Потому что тут без куртки никак. А вообще, конечно, тут тихо и спокойно.
Угольная лихорадка
О том, что на Шпицбергене есть уголь, первым сообщил в 1610 году английский китобой Джонас Пул, наткнувшийся на выходы породы в районе бухты Конгсфьорд, где сейчас расположен норвежский научно-исследовательский поселок Ню-Олесунн. В конце 1870-х британцы и норвежцы пытались наладить добычу угля на коммерческой основе. Первые разработки велись в бухте Адвент, где находится современный Лонгйир. В 1899 году норвежец Сёрен Сакарьясен привез в Тромсё большую партию угля. В начале XX века британцы и американцы скупили у норвежцев права на добычу и начали разработку.
В северной части Адвентфьорда возник первый поселок для круглогодичного проживания шахтеров британской Spitsbergen Coal & Trading Company. А вскоре в южной части фьорда, где разработки вела американская Arctic Coal Company, принадлежавшая Фредерику Эру и Джону Манро Лонгйиру, появился Лонгйир-сити. В тот же период в разных частях архипелага возникли российские, шведские и голландские угольные разработки. В 1916 году норвежская Store Norske Spitsbergen Kulkompani A/S выкупила у американцев Лонгйир с прилежащей угледобычей.
Сейчас добычу угля на острове ведут норвежцы и русские. У норвежцев функционирует одна из некогда разработанных семи шахт в окрестностях Лонгйира. Получаемый уголь идет на поддержание жизнедеятельности поселка. Уголь на экспорт добывается в районе норвежского поселения Свеа, где в качестве сезонных рабочих проживает около 300 человек. Шахта Ню-Олесунна, построенная в 1910-е, остановлена 50 лет назад после серии крупных аварий. И поселение отдано ученым.
На следующее утро снова комбинезоны (влезаю в свое второе я уже довольно бойко), лодка. Устойчивость и безопасность. Идем во фьорд напротив изучать ледник.
Не стоит так от меня удаляться, - Стейн-Тёре пытается докричаться до фотографа, который увлеченно карабкается вверх по морене и потом по леднику за хорошей панорамой залива. - Там выше трещины. А еще медведи.
Я уже готова смеяться при каждом упоминании медведей, потому что ни одного пока так и не видела, но постоянно слышу о них, словно меня хотят держать в тонусе.
Это не смешно, - Стейнар, до того молчаливый, приходит на помощь Стейн-Тёре. - Медведь - вершина пищевой цепочки здесь. Это значит, что его никто не ест, а он ест всех. Он никого не боится. И это его право, которое надо уважать. Увидел медведя - уйди, не мешай ему.
А ружья тогда зачем?
Чтобы отпугнуть выстрелом в воздух. Убивать медведей нельзя. За это большой штраф и высылка на континент. Целиться в зверя можно, только если он атакует, то есть в упор и не больше чем с пятидесяти метров.
Поэтому, - прищуривает глаз Стейн-Тёре, - я еще подумаю, в кого стрелять, в медведя или в туриста, который не хочет меня слушать.
Мы тем временем спустились к лодке. Из двух прибрежных камней и привезенной с собой доски сооружен стол. На нем стоят в ряд пластмассовые тарелки с густым супом из термосов. После еды Стейнар и Стейн-Тёре возвращают на прежние места булыжники, послужившие ножками стола («нигде не должно оставаться следов присутствия человека») и объясняют действующий на Шпицбергене закон о запрете перемещения и вывоза с архипелага любых предметов, появившихся здесь до 1946 года. Потому что все они признаны культурным наследием Свальбарда.
Снова плывем на лодке. Облака разошлись, и среди них то и дело проглядывает чистое небо. Впереди голубой полосой переливается на солнце еще один ледник. Его язык, метров пять в высоту, обрывается прямо в воду. Подходим ближе, глушим двигатель. Дрейфующие куски отколовшегося льда с разных сторон бьются о дно. Вдруг из воды выскакивает мокрая голова с черными глазками. Детеныш морского котика явно резвится, выныривая то с одной, то с другой стороны лодки. В отдалении на дрейфующей льдине замечаем зверя покрупнее. Тоже котик, только уже взрослый, лениво поворачивает голову нам вслед, пока мы огибаем облюбованную им льдину.
Вечером в ожидании ужина на маяке рассматриваю фотографии на стене. В занесенных сугробами строениях в полумраке полярной ночи с трудом узнаю гостиницу. Знакомая дверь, через которую я только что вошла. Медведь. Привалился к двери и словно тянет лапу к ручке.
Часто медведи на людей нападают?
В прошлом году была история, - Стейн-Тёре опять на подоконнике. - Группа британских подростков пострадала. Один погиб. У них с самого начала все пошло не так. Лагерь неправильно поставили, сигнальные ракеты не сработали, потому что были неправильно установлены. Ружье забыли снять с предохранителя.
Стейн-Тёре подходит к столу и на салфетке чертит схему происшествия: вот так стояли палатки, оттуда пришел медведь… Как школьник, который выучил урок на отлично.
А до прошлого года?
В 1995-м две жертвы было.
Медведей часто убивают?
Один-два доказанных случая самообороны в год.
После ужина выясняю, что на торчащий недалеко от гостиницы маяк можно подняться. Вскакиваю надевать ботинки. Стейнар с тяжелым вздохом следует за мной, взяв ружье.
На верхнюю площадку невысокого - метров тридцать - маяка ведет открытая лестница. Карабкаюсь по ней, удивляясь окружающему беззвучию. Вдруг громкий вздох, еще и еще. Дыхание, тяжелое, размеренное, быстро приближается. «Медведь», - подготовленное сознание радостно цепляется за эту мысль.
Смотри, - кричит снизу заметно оживившийся Стейнар. - Белухи.
Семь огромных светлых туш, то выныривая, то уходя под темную воду, неспешно движутся по заливу.
Час ночи, на улице светло как днем. Заката нет и не будет до конца октября - полярный день. Заставить себя спать невозможно. Глаза не хотят закрываться, организм не верит плотной шторена окне. Спускаюсь на первый этаж и натыкаюсь на Мону.
Не можешь заснуть? Я тоже. Представляешь, за столько лет так и не привыкла к этому свету.
За сколько?
Почти восемь. Тут ведь как. Приезжает человек. Живет неделю. И либо уезжает, чтобы проклинать это место, либо остается. Или возвращается. Ну, в общем, не может уже забыть. Все. Заразился.
Polar fever. Полярной лихорадкой. Неизлечимая болезнь. Все, кто тут живет, ею больны, - Мона со смехом направляется в свою комнату. - Пошли спать. Знаешь, как уснуть? Представь, что белые медведи идут. И прыгают через заборчик. Один, два, три…
Просыпаюсь от того, что во дворе воют собаки. Отодвигаю штору. Белесый свет, низкие облака. Собаки лежат на крышах высоких будок, картинно задирая морды, и подвывают на разные лады - общаются. Семь утра. Принимаю душ. Горячая вода на 78-й широте, как и свет, появляются благодаря дизельному генератору. Дизель хранится в огромной цистерне на берегу. Одновременно здесь, в гостинице на маяке, в нескольких домиках могут проживать человек тридцать. Снова смотрю в окно. Мимо шествует стая рябчиков с выводком цыплят. В лобби кипит жизнь. Группа студентов, ночевавших в соседнем домике, собирается уезжать. Стейнар разговаривает с их сопровождающим.
Вы же тут все друг друга знаете, - обращаюсь я к нему, когда студенты выходят на улицу.
Ну если не лично, то лица знакомые… Поэтому трудновато оставаться, когда кто-то постоянно уезжает. Надо привыкать к новому обществу.
Да-да, это самое трудное для долгожителей тут, - вступает Мона. - Стейнар тоже тут давно, как и я. И нам все время приходится знакомиться с новоприбывшими. Поэтому мы против того, чтобы кто-то уезжал.
Когда нет света и нет туристов, что вы тут делаете? - решаюсь я задать вопрос. Я подозреваю, что светящиеся глаза и разговоры о «настоящей» жизни не больше чем трюк. Развлечение для меня. И что настоящую жизнь им привозят люди с континента весной и летом. А когда поток туристов мелеет, свет уходит, до марта тут наступает уныние и тоска.
Темный сезон - мое любимое время, - Мона усиленно кивает головой в знак согласия с самой собой. - Работы мало, зато культурная жизнь. С континента приезжают знаменитости. И не только норвежские. Я за эти годы здесь столько звезд повидала.
А еще мы много путешествуем. Время-то есть. А потом начинается синий период, - Стейнар расплывается в мечтательной улыбке. - Это когда солнце еще не всходит, но уже подсвечивает горизонт. Красота!
Лодка мчит нас в Лонгйир. Но по дороге - остановка в российском Баренцбурге. С его «Миру мир» на склонегоры, «Наша цель - коммунизм» на центральной площади и «Вторник и пятница - дни завоза» на дверях набитого консервами магазина.
Уже знакомые домики Лонгйира в лучах яркого солнца выглядят еще пестрее, когда мы утром следующего дня едем по пустой улице в порт. Новый сопровождающий Бёре везет нас на археологические раскопки. Переход на лодке, недолгое восхождение по крутому склону, марсианские пейзажи: плато из угольного сланца, сад камней на месте растаявшего ледника. Несколько взмахов лопаты, два движения киркой, и вот уже на расслоившихся пластах породы видны отпечатки древних моллюсков. Бёре рассказывает, что совсем рядом несколько лет назад откопали останки древнего морского ящера плиозавра - 15-метрового монстра, какие населяли здешние моря 150 миллионов лет назад. Я пытаюсь составить портрет современного обитателя Шпицбергена. Мне не хватает деталей.
Каково это, четыре месяца в году без солнца?
А вы как думаете? У меня, например, «северное лицо». - Бёре развязывает косынку и показывает белую шею. - Мне летом солнца не хватает, не то что зимой. Кончится сезон, как обычно, поеду в Таиланд. - Бёре щурит глаза, то ли в усмешке, то ли от того самого редкого солнца, очень яркого сегодня, и командует подниматься всем на борт.
Я прекрасно понимаю, что такое «не хватает солнца». С ужасом вспоминаю московскую зиму, когда невозможно в темноте утра заставить себя подняться. И опять перестаю понимать, как здесь живут. И зачем.
Последний день на Шпицбергене полон стандартных туристических развлечений - катание на собачьих упряжках и визит в самый известный местный бар. Искать тут ответ на мой вопрос бесполезно. Снова прокручиваю в голове разговор с Бёре. В отеле открываю сайт туристической фирмы, где он работает: «Успешный программист, руководитель IT-департамента крупной компании в Тромсё» решил круто изменить жизнь и «вот уже второй год на Шпицбергене». Конечно, «потому что он любит жизнь на природе». В соцсетях нахожу фотографии Бёре: на рыбалке, на пороге охотничьего домика с хаски, на каяке, за штурвалом небольшого самолета, в устойчивой и надежной шпицбергенской лодке. Не то чтобы он часто бывал даже в Южной Европе.
Зачем ты говорил про Таиланд, - тороплюсь я получить ответ на следующее утро, пока мы ждем такси, которое отвезет меня в аэропорт.
А как еще объяснить людям, что тут можно жить?
Зачем ты тут живешь?
Я здесь просто живу. Я здесь настоящий. И люди вокруг настоящие. Мне не надо притворяться. Мне только надо использовать себя на полную катушку: лодку таскать, породу копать, делиться всем, что я знаю. И я каждый вечер счастлив.
Но ты притворяешься, рассказывая про Таиланд.
Нет, это ты притворяешься, что не понимаешь.
Такси везет меня в аэропорт по уже знакомому маршруту. Мелькают вывески Rent a dog, чучело белого медведя на колесиках («наш скейтбордист», - показывали мне его в первый день Мона и Стейнар), музей, снегоходы, портовые сооружения. Последний взгляд на залив, где к очередной норвежской лодке топают оранжевые «вторые я» под предводительством очередного настоящего норвежца.
Самолет набирает высоту и плавно разворачивается над заснеженными черными горами. На этот раз фотографам повезло - солнце и прекрасная видимость. Тоже делаю пару кадров, чтобы потом в Москве объяснять, что там среди этих безжизненных скал, скрыта обычная настоящая жизнь.
Гуляя по норвежскому Лонгйиру, я невольно сравнивал его с нашими отдаленными северными городами, где был уже не раз. И сравнения, как вы понимаете, оказались не в пользу последних. Есть ли в нашем раздельный сбор мусора и перерабатывающий заводик? Найдется ли в молодежная игровая площадка с рампой? Увы.
В этом посте я постарался показать быт и то как живут норвежцы в самом северном поселении мира...
Эта яркая фотография сделана в два часа ночи. Как вы понимаете, сейчас на Шпицбергене полярный день:
3. 
Норвежская расцветка домов выглядит очень круто. Вроде бы ярко, но в то же время очень органично. В наших северных городах и даже в Баренцбурге фасады красят не так. Промах на полтона сразу бросается в глаза:
4. 
Геометрия:
5. 
6. 
Девайте зайдем во дворы. Первое, что бросается в глаза - снегоходы. Их оставляют на летний период как есть (ну, разве что, некоторые накрывают чехлом):
7. 
Снегоходов десятки разных видов - с колясками, открытые, закрытые и другие. Снегоходы - основное средство передвижения зимой:
8. 
Никто не парится за сохранность, воровство на Лонгйире отсутствует. Наверно, потому что здесь невозможно что-то украсть и остаться незамеченным:
9. 
Этот снегоход, по видимому, оставили зимой на обочине, где он и простоял всё лето:
10. 
Кругом цветет пушица - единственный цветок на архипелаге:
11. 
12. 
13. 
Нетуристическая зона. Мостики через городские коммуникации. Обратите внимание на аккуратную пешеходную дорожку:
14. 
Несколько примеров зданий, которые строят норвеги. Кроме маленьких домиков на одну семью, есть двухэтажные длинные корпуса:
15. 
Много типовых домов вот с таким дизайном:
16. 
Детская площадка. Качели выглядят так, словно собраны из подручных материалов:
17. 
Почти у каждой семьи есть свой вход с улицы и веранда:
18. 
Перед входом, как правило, хранится всякий скарб и мелочовка, обязательно включающий в себя лыжи и велосипеды:
19. 
В городе шесть машин такси. Их довольно часто можно увидеть на улице - машин у местного населения нет, а на снегоходе летом не поездишь:
20. 
Ещё домики. В каждом дворе стоит свой контейнер для мусора (на снимке он темно-зеленого цвета за коричневой будкой). Практикуется раздельный сбор:
21. 
Более того, на Логнйире есть мусороперерабатывающий завод. Всё что собирается в городе тут же уходит на переработку:
22. 
Жестяные банки в контейнере напомнили мне здешние домики (не по форме, конечно, а по расцветке):
23. 
Шпицбергенская "радуга":
24. 
25. 
Центр притяжения местной молодежи - рампа:
26. 
В городе два детских садика. Это единственные места, где запрещено фотографировать, о чем напоминают таблички на ограде. Я сделал общий план здания без людей:
27. 
Ещё у садика запрещено выгуливать собак:
28. 
Есть в Лонгйире даже лимузин. Не знаю в чём и у кого такая необходимость, но тем не менее:
29. 
В городе две бензоколонки:
30. 
Машина с мигалкой принадлежит службе аэропорта. Зимой тут полярная ночь и без дополнительной фары не обойись:
31. 
Местный житель. В синюю тряпку (над рюкзаком) замотано ружье. Оружие, как средство от белых медведей, тут есть практически у каждого. Многие ходят с ним по улице. Есть прокат ружей для туристов:
32. 
Постеснялся забегать вперед и фотографировать, но это - мэр Логйира:
33. 
Опять наткнулся на оленей:
34. 
Зашел в местный магазин посмотреть на ассортимент и цены. Йогурты стоят от 150 до 250 рублей (18-34 кроны):
35. 
Десяток яиц - 420 рублей (53 кроны):
36. 
Яблоки от 200 до 300 рублей за кило, груши - 340:
37. 
Хлеб от 250 до 380 рублей (32-48 крон):
38. 
Килограмм лимонов - 400 рублей:
39. 
Сладости и батончики - 120-240 рублей:
40. 
В столице Шпицбергена есть "Русский дом" - хостел, в котором мы разместились. Единственное строение в городе, которое не покрашено в фирменную расцветку. Тем не менее, внутри очень хорошо: большая гостиная, кухня и уютные номера:
42. 
43. 
В следующем посте мы отправимся в Баренцбург и посмотрим как разместились на острове русские. Stay Tuned!
МУРМАНСК, 19 окт - РИА Новости, Анастасия Яконюк. В зале вылета норвежского аэропорта после регистрации на рейс до Шпицбергена пограничник бесстрастно штампует в паспорте: "из Норвегии выбыл". Отметку о прибытии на архипелаг никто не делает и по документам прибывший сюда оказывается "нигде" - как бы "в другом измерении".
И не только по документам - жизнь на этом краю земли настолько отличается от материкового уклада, что не сразу поймешь, что реально существует, а что только кажется, в каком времени ты оказался и в какой стране.
Впрочем, заблудиться здесь не получится: на Шпицбергене всего несколько крупных населенных пунктов, справедливо поделенных между норвежцами и русскими.
Норвежский Лонгйир - столица архипелага и самое северное в мире поселение с населением свыше тысячи человек - местный мегаполис. Свое труднопроизносимое название (норвежцы еще усложнили его до Лонгйирбюена) он получил от американского инженера, заложившего здесь угольный рудник. Кроме шахты, в Лонгйире есть аэропорт, университет, музей, школа и детский сад.
Российский Баренцбург еще пару десятилетий назад по численности населения значительно опережал Лонгйир. Теперь здесь живут от 300 до полутысячи человек в зависимости от времени года. Центром жизни остается рудник, есть еще российское консульство, дом культуры, спорткомплекс и бюст Ленина.
Третье поселение можно назвать "ненаселенным" пунктом - бывший российский поселок Пирамида, где жили свыше тысячи человек. Сегодня со своими домами, домом культуры, спорткомплексом и бассейнами он превратился в музей под открытым небом.
Острые горы в холодном краю
Рельеф здесь словно вычерчен по линейке - не случайно слово "Шпицберген" переводится как "острые горы". Впрочем, норвежцы называют архипелаг "Свальбардом" - что в свою очередь означает "холодный край". Это сочетание - остроконечные вершины и студеные воды - привычные декорации жизни на Шпицбергене вот уже, если верить исследователям, пять веков.
Архипелаг отошел Норвегии в 1920 году, но с оговоркой: все страны, подписавшие в Париже Шпицбергенский трактат, могли вести здесь хозяйственную и научную деятельность. Таковых было около сорока, но, видимо, лютые арктические ветра остудили политический пыл большинства претендентов и в 21 веке на Свальбарде остались в основном лишь норвежцы, да русские.
Лонгйир - город белого медведя
Двери домов и машин здесь не запирают: во-первых, даже если кто-то и позарится на чужое добро, далеко не унесет - вокруг вода. Во-вторых, все друг друга знают и воровать у соседа - все равно, что в колодец плевать. И, наконец, незапертая дверь однажды может спасти от нападения настоящего хозяина архипелага - белого медведя.
Белых медведей здесь немногим меньше, чем самих жителей. Потому вокруг окраинных домов стоят своеобразные заслоны, детские сады напоминают крепости, а выходя из дома на прогулку, каждый берет с собой ружье.
Впрочем, стрелять в хозяина архипелага можно только в крайнем случае: во всех остальных опытные охотники советуют аккуратно, боком выходить из поля зрения животного. При этом нападения мишек на людей случаются здесь практически каждый год, только нынешним летом такая встреча закончилась трагически - белый медведь загрыз одного из британских туристов, разбивших лагерь во владениях хозяина архипелага.
Встретить косолапого можно в любое время года, однако этой осенью опасность для местных жителей представляют не только медведи. У песцов и оленей . Этого вируса на Шпицбергене не было уже лет 30. Охотники и ученые грешат на российских перебежчиков, предполагая, что именно лисы и песцы принесли бешенство из Сибири по льду.
Однако простым лонгйирцам не до выяснения причин: за месяц нужно успеть сделать пять прививок - тогда бешенство человеку не грозит. Опасность исходит не только от лис и песцов, но и от северных оленей: каждый житель архипелага имеет право убить за сезон одного оленя.
"Я, как охотник, должен доставить нижнюю челюсть застреленного животного губернатору. Поскольку вирус передается через слюну, его можно обнаружить, и таким образом осуществляется контроль", - рассказал один из охотников поселка Улаф Сторё.
А вот кто никогда не станет переносчиком бешенства, так это кошки: держать их в Лонгйире строго запрещено с 1988 года (правда об этом, говорят, не знают мурки Баренцбурга).
Еще одна примета Лонгйира - полки для обуви в каждом заведении: будь то музей, школа или фешенебельный отель. Эта традиция - наследие шахтерского уклада жизни: большинство жителей работали в шахте, и, входя в помещение, каждый должен был снимать ботинки, чтобы не нести угольную пыль в дом.
Умирать и рождаться запрещено законом
Шпицберген хоть и является норвежской территорией, во многом живет по своим законам. Их диктует не только царь и бог - губернатор архипелага, который наделен значительно более широкими полномочиями, чем глава любой другой провинции, но и сама жизнь в экстремальных условиях.
Право находиться здесь имеет только трудоспособное население, для безработных и пенсионеров проезд на архипелаг закрыт. Те, кто живет здесь лет по 10-15 - настоящие легенды острова - старожилы.
В Лонгйире законом запрещено умирать - здесь нет кладбища, и если кто-то собрался покинуть этот мир, ему, прежде всего, надлежит покинуть Шпицберген. Впрочем, родиться здесь тоже не получится - все беременные отправляются на "Большую землю".
У сотрудницы туристической компании Стине двое малышей. "Они родились на материке, в Тромсё - последние недели пришлось жить у друзей, своего жилья на "Большой земле" у нас нет. Хорошо, папе удалось успеть к рождению детей, а то совсем было бы грустно", - рассказывает Стине.
Они перебрались сюда, как и многие другие норвежцы, в поисках романтики и приличного заработка - в комфортной и спокойной части Норвегии им стало неинтересно. К особенностям местного уклада жизни они привыкли не сразу, но теперь сомневаются - стоит ли уезжать.
"Мы не чувствуем себя оторванными от мира. Скучно здесь почти и не бывает: у нас проводится множество разных акций, проходят фестивали, развивается туризм, меняются люди. Правда, жизнь тут уж больно дорогая. Например, пиво в магазине стоит дешевле молока. Мне с двумя детьми приходится выбирать молоко", - говорит Стине.
На Шпицбергене есть зона беспошлинной торговли, потому и пиво, и прочий алкоголь здесь соблазнительно доступен. Правда, в местном супермаркете алкоголь продается только по билетам - в течение трех дней от даты прибытия. При покупке выпивки билеты штампуют, и второй раз по ним отовариться нельзя. Еще алкоголь можно купить в специализированных магазинах, но только по особым картам, лимитирующим отпуск алкогольной продукции - 24 банки пива и два литра крепких алкогольных напитков на человека в месяц.
Пишет Сергей Доля: "На Шпицбергене интересно всё - от полярной природы архипелага до хозяйственной инфраструктуры поселков. Но особенно любопытно узнать как и в каких условиях живут люди. Чем занимаются в свободное от работы время, где отдыхают? Все-таки жизнь на острове в отрыве от цивилизации для большинства из нас загадка."
"Я специально попросил устроить мне экскурсию по жилым домам и сегодня хочу показать фотографии..."
В Баренцбурге есть три больших дома - один ветхий, второй в процессе ремонта и третий полностью отремонтированный. С него и начнем. Здесь уже живут люди, а у подъезда стоят баки для раздельного сбора мусора. В одном из прошлых постов я рассказал, что недавно в поселке заработал мусоросортировочный завод:
3.
В доме один подъезд. Это издержки старой общажной планировки:
4.
Впрочем, внутри довольно уютно и современно:
5.
Большие и просторные подъезды:
6.
Хороший ремонт:
7.
От лестничной клетки в обе стороны расходятся длинные коридоры:
8.
Есть отдельная игровая комната на втором этаже для всех детей дома. Правда, внутри нет игрушек. Сказали, что все приносят свои и не оставляют в игровой. Мне это показалось немного странным, но да ладно:
9.
Как я уже сказал, несмотря на планировку общежития, квартиры большие, просторные со всеми удобствами. Это прихожая:
10.
Большая гостиная комната объединенная с кухней:
11.
Вид с другой стороны:
12.
Кухонная зона:
13.
Небольшая спальная комната:
14.
Зато очень большой санузел:
15.
А вот и один из довольных жильцов:
16.
Следующий дом в процессе ремонта. Начали почему-то с фасада, он был готов ещё летом:
17.
Внутри полным ходом идут работы. Ремонтируют этажами, есть возможность сравнить "было - стало":
18.
Для просторной и более удобной планировки сносят стены и объединяют крохотные комнаты:
20.
21.
Отдельного упоминания достоин отель Баренцбурга и больница (подробнее про неё тут):
22.
В отеле стандартные номера, но выглядят превосходно. Это мой номер летом и номер зимой. Видно, что за полгода ничего особенно не изменилось (разве что сотрудники отеля научились складывать полотенца "лебедями"):
23.
24.
С жильём более-менее понятно. Что касается досуга, для этого есть огромный культурно-спортивный комплекс:
25.
Внутри спортзал:
26.
Есть даже бассейн. Из-за покатой крыши кажется, что вода под наклоном. Бассейн, надо сказать, в плачевном состоянии. Отчасти это связано с тем, что из-за морской воды плитка моментально "убивается". Сейчас планируют новый ремонт с использованием материалов, устойчивых к морской соли:
27.
В других местах комплекса уже что-то отремонтировано:
28.
Актовый зал готов. Советская облицовка стен и ордена привносят некоторое ностальгическое настроение:
29.
Библиотека. По словам сотрудника на абонементе 130 человек из 400 жителей поселка:
30.
31.
Часовня. Недавно тут появилась звонница (как выяснилось, её прислал мой друг, с которым я поднимался на Килиманджаро):
32.
Летний снимок двух домов:
33.
И зимний, сегодняшний. Разница налицо:
34.
Самый, на мой взгляд, красивый дом Баренцбурга пока что стоит без ремонта. Он последний в очереди:
35.
Снова летний кадр. Обратите внимание на зеленый двухэтажный домик на заднем плане:
36.
Внутри почти закончены ремонтные работы:
37.
38.
Здесь будет выставочный центр и музей. Красиво:
39.
Местная пивоварня (самая северная в мире!) и ресторан:
40.
Внутри очень даже неплохо:
41.
С каждым годом поток туристов на Шпицберген растет, поэтому в Баренцбурге появился сувенирный магазин:
42.
Я купил себе футболку с белым медведем:
43.
Напоминаю, это официальный, согласованный с ГИБДД знак "Острожно, Единая Россия белые медведи!"
44.